Она не соответствовала обычаям Mиссури, говорил я, и женитьба Дени на ней была весьма плохим делом.

Больше я ничего не сообщал, поскольку чувствовал, что де Рюсси с их взлелеянным понятием о чести и гордости и высоким духом не могли бы одобрить мои дальнейшие повествования. Видит Бог, они достаточно вынесли; не хватало, чтобы еще жители сельской местности строили догадки о том, какой демон из бездны — или какая кощунственно древняя горгона — появилась, чтобы щеголять их древним и безупречным именем.

Было бы неправильно допустить, чтобы соседи узнали о том ужасе, что не смог до конца рассказать мне мой странный ночной хозяин, — о том ужас, который он, как и я, познал в деталях утраченного шедевра несчастного Фрэнка Марша.

И было бы слишком отвратительно, если бы они узнали, что бывшая жена наследника Берега реки — проклятая горгона или ламия, чьи ненавистные извивающиеся змееобразные волосы даже теперь, должно быть, шевелились и обвивались вокруг скелета художника в засыпанной известью могиле под обугленным фундаментом дома — имела призрачное, туманное, но заметное для глаз гения родство со своей почитательницей из Зимбабве. Неудивительно, что у нее была связь с той старой ведьмой — ведь в обманчиво незначительной пропорции в жилах Марселин текла негритянская кровь.