Высоко в небе летали перепончатые чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня — образ, как будто вышедший из-под пера писателя-фантаста.

Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город, утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога человека уже давно не ступала на эти улицы, здесь — среди древних каменных зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными врагами — все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед неизвестностью — как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших времен. А далеко за городом, на краю пустыни возвышались покрытые снегом горы, и когда он смотрел на них, названия сами возникали у него в голове. Город назывался Безымянным, а снежные вершины — Горами Безумия или, быть может, Кадатом Ледяной Пустыни. И он с упоительной легкостью дарил этим местам имена, которые приходили к нему сразу, как если бы они всегда блуждали по периметру его мыслей, ожидая минуты воплощения.

Он сидел долго, чары рассеивались, на смену им приходило ощущение легкой тревоги. Пейзажи, пробегавшие перед глазами, были лишь грезами, но в них, тем не менее, присутствовала какая-то неясная пока угроза, исходившая от населявших эти миры злобных существ, следы присутствия которых встречались ему повсюду. В конце концов, он не выдержал и, погасив лампу, чуть дрожащими руками зажег свечу, быстро успокоившись при ее пусть неярком, но таком привычном и умиротворяющем мерцании.

Он долго раздумывал над тем, что увидел. Дед называл лампу своим «самым бесценным сокровищем», следовательно, он был знаком с ее свойствами. И важнейшим из этих свойств, судя по всему, были наследственная память и волшебный дар откровения, когда в ее свете можно было увидеть далекие страны и города, в которых бывали ее прежние владельцы. Филлипс мог поклясться, что видел пейзажи, знакомые еще самому Аль-Хазреду. Но не мог же он и впрямь удовлетвориться подобным объяснением! Чем больше он размышлял об увиденном, тем больше запутывались его мысли. В конце концов, он вернулся к отложенной им работе, погрузившись в нее с головой и позабыв все фантазии и страхи, настоятельно требовавшие осмысления.

На следующий вечер, в свете осеннего солнца, Филлипс покинул город. Проехав на такси до границы округа, он остался наедине с природой. Место, куда он попал, было почти на милю дальше тех, где ему случалось гулять раньше.