Помимо писем Эбнеру удалось обнаружить еще лишь одно сообщение, каким-то образом связанное с тайной Иннсмаута. Это была вырезка из газеты, и, судя по ее содержанию, можно было предположить, что автор заметки весьма слабо знал фактическую сторону описываемых событий. Речь в ней шла о действиях федеральных властей, предпринятых в 1928 году как в самом Иннсмауте, так и поблизости от него — об их попытке разрушить риф Дьявола, о взрывах, проведенных в располагавшихся вдоль береговой линии строениях, а также о массовых арестах членов семей Марша, Мартинса и некоторых других. Однако данные события по времени на несколько десятилетий отстояли от всего того, о чем писал Эрайя.

Эбнер положил в карман письма, которых речь шла о Маршах, а остальные сжег на костре, который в тот же вечер соорудил на берегу реки и в который побросал много других ненужных ему вещей, обнаруженных при осмотре дома. Пока пламя пожирало свою добычу, он стоял рядом и подправлял костер палкой, опасаясь того, что от резкого порыва ветра может ненароком вылететь какая-нибудь искра, которая перекинется на, окружающую траву — в столь необычно засушливое лето это могло обернуться весьма тяжкими последствиями. Ему всегда нравился специфический аромат костра, а сейчас тем более, поскольку он перебивал доносившийся со стороны реки запах какой-то мертвечины — скорее всего, это были полуразложившиеся останки крупной рыбины, припасенной впрок каким-то животным вроде выдры. Стоя рядом с костром, он машинально скользил взглядом по старому дому Уотелеев и с тоской думал о том, что и в самом деле стоит снести эту мельницу, тем более, что несколько стекол разбитою им окна в комнате тети Сари, а также часть сломанной рамы вывалились наружу, и сейчас их осколки лежали разбросанными на лопастях мельничного колеса.

Начало смеркаться, Огонь к тому же стал постепенно угасать, а потому можно было уходить, не опасаясь пожара. Вернувшись в дом, он проглотил свой бесхитростный ужин и почувствовал, что уже немало перечитал за сегодняшний день всякой всячины, а потому отказался от задуманных было поисков тех самых записей деда, о которых упоминал дядя Зэбулон Уотелей. Вместо этого он прошел на веранду, чтобы полюбоваться сгущающимися сумерками, в которых отчетливо слышалось все более усиливающееся пение лягушек и козодоев. Довольно скоро он с особой отчетливостью почувствовал навалившуюся на него усталость и решил пораньше лечь спать.

Сон, однако, никак не шел. Ночь выдалась особенно душная, и в воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.